Размышления о последних заявлениях прокурора Крыма о подписи Николая II под отречением от престола

Таким образом, предварительного одобрения участвовавших в законодательстве палат быть не могло. Кроме того, требовалось ещё и последующее утверждение закона Монархом. Во время прекращения занятий Государственной Думы изменения в Основные Государственные Законы, согласно ст. 87, не могли быть внесены даже в чрезвычайном порядке, в том числе и самим Государем Императором. Таким образом, с юридической точки зрения никакого «отречения» Николая II не было.

Между тем, даже если Император Николай II подписал бы под угрозой или под давлением некую бумагу, подобную той, какую сегодня принято считать «манифестом» об отречении, то она, эта бумага, ни в коей мере таким отречением не являлась бы ни по форме, ни по сути. Крупнейший русский правовед М. В. Зазыкин отмечал: «Когда Император Николай II 2 марта 1917 г. отрекся от Престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия».

Однако так называемый «манифест» не выдерживает никакой критики и с точки зрения составления Высочайшего манифеста. Мне пришлось много видеть в ГА РФ, как проектов манифестов, так и их подлинников. Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКОЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев» или «Проект составил Базили». Проект утверждался Императором Николаем II, который ставил на черновике соответствующую резолюцию. Например: «Одобряю. К напечатанию». Когда проект был утверждён Государем, приступали к составлению подлинника. Текст подлинника манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде он получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского Двора служили специальные переписчики, которые обладали характерным особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им владевшие, соответственно именовались «рондистами». Только они имели право переписывать особо важные государственные бумаги. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось.

После того как манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно статье 26 Свода Законов Российской империи: «Указы и повеления ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые […] обнародываются Правительствующим Сенатом».

Таким образом, манифест вступал в законное действие в момент его обнародования в Сенате. На подлиннике манифеста ставилась личная печать Императора.

Теперь посмотрим, как составлен «Псковский манифест» об отречении. Во-первых, он напечатан на машинке, а не написан рондистом. Здесь можно предвидеть возражение, что 2 марта 1917 г. в Пскове было невозможно найти рондиста. Однако это не так. Вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с начальником походной канцелярии К. А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший манифест невозможно! Особенно в тревожное время конца 1916 — начала 1917 г. Все было: и нужные бланки, и нужные писари. Но предположим, что 2 марта рондиста в канцелярии всё-таки не оказалось. В таком случае Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола. Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст, не поставили в конце его обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАИ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчёркивала бы, что манифест подписан именно Императором Николаем И, а не неизвестным «Николаем». Вместо этого в «манифесте» появляются несвойственные ему обозначения: «г. Псков. 15 часов__минут 1917 года». Ни в одном манифесте или его проекте нет таких обозначений.

Что помешало Государю, опытному политику, внести эту формальность в «манифест»? Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатанную на машинке, необходимую шапку: «Мы Божьей Милостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба», что говорит о том, что вся бумага адресована этому «Начальнику Штаба». Так как манифест не мог быть адресован никому другому, кроме как «всем верным нашим подданным», а сам текст написан с грубыми нарушениями составления Высочайших манифестов, то однозначно найденный в АН текст никак нельзя назвать манифестом Императора II.

Доказательством этому служит и то обстоятельство, что описания манифеста самым существенным образом отличаются друг от друга. Как известно, имеющийся текст манифеста напечатан на обыкновенном одном листе бумаги. Шульгин же уверяет, что манифест представлял собой «две или три четвертушки — такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке». Это же Шульгин повторил и на допросе в ВЧСК: «Царь встал и ушёл в соседний вагон подписать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого Царь вновь вошёл в вагон — в руках он держал листочки небольшого формата. Он сказал: Вот акт отречения, прочтите».

Журналист Самойлов, с которым генерал Рузский беседовал летом 1917 г., уверял, что последний показал ему «подлинный акт отречения Николая II. Этот плотный телеграфный бланк, на котором на пишущей машине изложен известный текст отречения, подпись Николая покрыта верниром (лаком)».

Чем отличается телеграфный бланк от простого листа бумаги? На бланке минимум имеется слово «телеграмма», а максимум название телеграфа. Ничего этого на бумаге с текстом «манифеста» нет.