Почему я уезжаю из Киева

Я хотел бы прожить здесь всю жизнь. «Город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских» — это у Булгакова. А для меня Киев — как первая любовь.

Я приехал сюда в неполных семнадцать лет, на излете весны, когда весь он, со своими живописными садами на древних холмах по-над Днепром, с бесчисленными белокаменными монастырями, с золотыми, синими, зелеными маковками церквей, — предстал передо мной, как невеста в невесомом подвенечном одеянии из яблоневого и сиреневого цвета… Едва ступив на территорию Киево-Печерской лавры (тогда еще только историко-культурного заповедника), я тотчас почувствовал необычайный прилив сил, душа наполнилась несказанной радостью и покоем. Там, в Лавре, охватив восторженным мальчишеским взором весь великолепный вид, открывающийся с площадки за Трапезной церковью: на нижние храмы, утопающие в садах, на синюю полосу Днепра, на белые современные постройки левобережья, на воздевшую к небесам руки со щитом и мечом Родину-мать, — я всем своим сердцем, всем существом почувствовал, что — да, не обманули меня все прочитанные прежде книги, былины и сказания, повествующие о славном городе, «откуда есть пошла земля русская»…

Как радостно было возвращаться в любимый город после командировок и странствий, причем в любое время года. Я исходил вдоль и поперек все его дивные, завораживающие улочки, будто бы зовущие за собой к чему-то тайному, еще не изведанному, улочки, которые ручейками и реками стекаются к площадям с древними величественными соборами. Я сотни раз прикасался ко всем его святыням, к старым камням его нарядных особняков. Я полюбил его людей — улыбающихся, приветливых — и их дивную певучую речь.

Да, я хотел бы прожить здесь до конца своих дней… Но однажды я проснулся и не узнал своего города. Где благость и свет, которые так ласкали мою душу? Где добрые, милые люди, которых я так любил? Куда все подевалось? Город вздыбился, ощетинился, показал звериный оскал и погнал черные потоки людей на центральную площадь — на майдан. А как все тихо-мирно, и даже невинно, на первый взгляд, начиналось: совсем еще юные мальчики и девочки с национальными флагами и плакатами «Украина — цэ Европа!» Какой восторг — они же дети!.. Но за их спинами уже рыли лапами землю готовые сорваться с цепей черные псы, записавшиеся в ряды борцов за украинские «гиднисть» и «нэзалэжнисть». И вот их час настал. На майдане запылали покрышки, зазвенели устрашающей дробью пустые бочки, исказились ненавистью и злобой лица: «Москаляку на гиляку!», «Слава нации — смерть врагам!» А на смену жовто-блакитным национальным полотнищам пришли черно-красные флаги УПА. «Слава Украине! Героям слава!» — волнами покатилось с одного конца огромной площади в другой…

Однажды, проталкиваясь через обезумевшую толпу к метро, я вдруг понял: «А ведь это начинается война против моей большой Родины — России!» Через месяц, на Крещение, уже весь центр Киева был охвачен огнем и затянут черными клубами дыма. «Беркут», мужественно сдерживающий натиск разъяренной толпы, забрасывали булыжниками и «коктейлями Молотова», били дубинками и ломами… Вскоре появились две ритуальные жертвы майдана. И поднялся вселенский вой. О сотнях раненых и искалеченных «беркутовцев» никто не вспоминал. После первых жертвоприношений путь назад был отрезан. На майдане запахло кровью. А этот запах, как известно, доводит хищника до исступления. Киев притих в ожидании новых потрясений, перестало работать метро… На горизонте замаячил призрак «Небесной сотни».

«Как же все повторяется, вся эта историческая мистерия, описанная Булгаковым в «Белой гвардии»: полчища псевдоказаков в жупанах, с «чубами-оселедцами» на бритых головах, та же волна ненависти против «жидов» и «москалей», и даже те же гробы на Крещатике… Как все повторилось без малого-то сто лет спустя! Только еще страшнее и беспощаднее. А ведь двадцать первый век на дворе! Кто бы мог подумать?» — такие мысли беспорядочным вихрем неслись в моей воспаленной голове, когда я пробирался, прижимаясь к домам, по безлюдным и настороженно притихшим улочкам путем Алексея Турбина. Три страшных дня конца февраля прошлого года прошли, как в горячечном бреду. А на четвертый день все стихло. Взору открылся чудовищный вид истерзанного и поруганного города, сплошь в черных ранах и язвах. И над всем этим по-прежнему вился серый едкий дым. Но ненависть и злоба, поднятые вожаками майдана из глубины людских душ, никуда не исчезли. Вскоре они снова выплеснулись на улицы. Лидеры украинских националистов жаждали реваншистского «броска на восток». И новые власти им такую возможность предоставили.

— Почему вы уезжаете? — спросила меня симпатичная девушка в бюро переводов, возвращая мне пачку переведенных на русский с украинского документов. Подготовленных для подачи на принятие гражданства в российское консульство.

— И почему в Россию?! — явно читалось в ее широко распахнутых, небесной чистоты глазах.

Я подспудно ждал этого вопроса — и все же он застал меня врасплох. Что я мог ответить этой миловидной, годящейся мне в дочери девушке? Что идет кровавая братоубийственная война, которой не видно ни конца, ни края? Или — что после Одессы и Мариуполя, как после Освенцима, невозможно не только сочинять стихи, но и просто дышать? А Россия — моя большая родина, — как и во все времена, жалеет и принимает людей, не деля их на чужих и своих? Принимает в том числе и тех, кто еще вчера стрелял по мирным городам Донбасса, а оказавшись в окружении, вынужден был обратиться к ней за помощью… Этим и сильна испокон веков моя родина. Этим и впредь она прирастать да крепнуть будет.

Да, я знаю, что когда-нибудь Киев снова отстроится. И снова на его древних холмах воцарится благодать Божия. А память о черных кровавых временах со временем растает. Но, думаю, это будет нескоро. А жизнь человеческая коротка. И так много еще хочется успеть.

— Просто пора возвращаться, — ответил я голубоглазой девице из бюро переводов. А про себя подумал: «Как и всем вам, включая Киев да и всю Украину, рано или поздно придется возвращаться к родным берегам, домой».

Прощай, любимый город. Прощай, мой Киев. Надеюсь, еще увидимся.

Сергей ЕВСЕЕВ, журналист, литератор