Мне стыдно быть харьковским интеллигентом

Город Харьков – мой родной город. Я живу здесь с самого дня своего рождения. На этой земле жили и похоронены мои предки. Я любил этот город. Я гордился тем, что я харьковчанин. Я с детства верил, что живу в особом месте – как географически, так и метафизически (хотя в детстве я в таких понятиях и не мыслил).

Теперь мне стыдно за этот город. Мне стыдно быть представителем харьковской интеллигенции, к которой я отношусь в силу образования и вида деятельности. Культурная столица Слобожанщины, «Первая столица» – какие пафосные и, как оказалось, безосновательные эпитеты.

Да, это место было городом, судьба которого сплелась с судьбами Ландау, Докучаева, Потебни, Барабашова, Кошкина, Бекетовых – отца и сына, Остроградского, Гиршмана, Тринклера, Эрлиха, Мечникова, Брауде, Каразина, Сковороды, Макаренко, Дунаевского, Быкова, Гурченко, Бернеса, Трублаини, Чичибабина, Курбаса, Шульженко. Это место было городом, потому что его населяли харьковцы-харьковчане, понимавшие смысл слова – горожанин.

Да, это место было городом, судьба которого сплелась с судьбами Ландау, Докучаева, Потебни, Барабашова, Кошкина, Бекетовых – отца и сына, Остроградского, Гиршмана, Тринклера, Эрлиха, Мечникова, Брауде, Каразина, Сковороды, Макаренко, Дунаевского, Быкова, Гурченко, Бернеса, Трублаини, Чичибабина, Курбаса, Шульженко. Это место было городом, потому что его населяли харьковцы-харьковчане, понимавшие смысл слова – горожанин.

В моём городе жили рабочие, инженеры, учёные, врачи, педагоги, которые строили, а потом восстанавливали город из руин, и снова отстраивали заводы, дома, прокладывали новые улицы и проспекты, разбивали парки, устанавливали памятники героям прошлых времён и возводили своими умом и руками Город как великий памятник трудам своим собственным. Это мои земляки участвовали в подготовке первых в истории человечества космических запусков, создании ядерного щита нашей большой Родины, великих стройках, грандиозных по сложности и масштабности проектах.

Теперь же это место – просто заселённая территория. Улицы оказались во власти раклов, а в кабинеты всех уровней ручейком, быстро ставшим полноводным потоком, хлынули рагули. Городская же интеллигенция словно растворилась в ветшавших названиях когда-то великих учреждений, слилась с кирпичными стенами дворов и переулков старого центра, рассыпалась пылью разрушенных заводов, стерлась вместе с краской настенных надписей Олега Митасова.

Но что за катастрофа случилась с моим Городом десятков ВУЗов, НИИ, заводов, театров, библиотек? Эта катастрофа растянулась на десятилетия, потому и прошла незамеченной для большинства из нас – харьковцев. Сложно одномоментно упасть на колени, отказаться видеть, слышать и мыслить. Но нас ставили на колени медленно, постепенно сдвигая черту между допустимым и недопустимым. Мы были отвлечены, подавлены, разобщены, ограблены, унижены. Многие были лишены родины, целей, призвания, профессии. Мы были лишены судьбы. Но мы сами, капля за каплей, позволяли выдавливать из себя совесть, честь, память, гордость, достоинство – своими безразличием, пассивностью, трусостью.

Это мы сами позволили превратить фамилию Барабашова в название рынка, корпуса завода имени Малышева – в склады торгашей, цеха Радиорелейного завода – в супермаркет, детские сады – в налоговые инспекции. Это мы сами позволили разрушить наши производственные предприятия, для строительства которых наши предки отдали всё, что у них было – молодость, силы, здоровье. Это мы позволили распилить на металлолом и продать за гроши станки и оборудование, оплаченные миллионами жизней крестьян, пухших и умиравших по деревням от голода. И мы предали память этих безымянных жертв, позволив нуворишам плясать на костях наших предков.

В конце концов, мы сами, заигравшись в толерантность, позволили устанавливать на своей земле памятные знаки палачам и убийцам из СС, загаживать сознание и души детей маразматическими вымыслами идиотов и негодяев от псевдоистории, сколачивающих доморощенные мифы и превращающих наше прошлое в жупел. Это мы позволили разгуливать по улицам своего города бандам нацистов, которые открыто заявляют, что им нравится видеть страх в наших глазах. Мы сами перестали смотреть в будущее, потеряв связь с прошлым, в надежде, что всё как-то само собой образуется, ведь такого ещё не было, чтобы ничего не было.

Но сегодня отступать уже некуда. Мы уже подошли к черте, за которой остаётся только один – уже последний – выбор: остаться людьми, согражданами, горожанами, детьми своих предков, или окончательно опуститься до животного безразличия стада жующих скотов. На нашу землю вновь ступила нога выродков рода людского. На нашей земле вновь слышны лозунги, под которые были замучены, расстреляны, повешены, удушены газом двести семьдесят тысяч наших земляков.

Понять умом, представить ту бездну ужаса, которая открывается за этими цифрами, невозможно. Убитые и замученные унесли её с собой в могилу. Лишь отдельные рассказы тех, кто пережили почти бесконечную ночь в 641 день, чтобы 23 августа 1943 года всё же услышать, ощутить самим сердцем усталую поступь солдат Красной армии и лязг гусениц танков, вернувшихся в родной город, могут приоткрыть картину абсолютного зла, вершившегося на нашей земле. Мой прадед умер от голода в начале 1943. Его хоронил собственными руками мой дед – пятнадцатилетний подросток. Мою прабабушку чудом не повесили на балконе собственного дома. Моя бабушка выжила только потому, что бежала из города и пешком, в зимнюю стужу, пришла в родное село под Щиграми, что в Курской области. А её будущий муж – мой дед – освобождал от нацистов Украину и Румынию, форсировал Днепр, вода которого несколько дней была красной от человеческой крови.

Я не могу забыть всё это, потому что это – история моей семьи, вплетающаяся тонкой ниточкой судеб в общую историю моего города, моей Родины. Это – моя история. И я не просто верю, я знаю: без этой памяти от меня останется лишь пустая оболочка, у которой уже никогда не будет права называться человеком. Моё появление на свет, сама моя жизнь оплачены бесконечно дорогой ценой. И у меня нет ничего, кроме памяти и самой этой жизни, чтобы уравнять счёт. И я буду хранить эту память, пока у меня есть моя жизнь, даже если большинство моих сограждан память потеряли. Это – моя правда. Любая другая «правда» – это правда извергов.

Я долго не мог понять, почему же мои родственники и близкие, кому посчастливилось вырвать свою жизнь из костлявых лап смерти, никогда не проявляли ненависти к тем, кто принёс столько зла моему народу. Для меня это была великая загадка. Ущербные нацистские подонки, возомнившие себя солью земли и страхом небес, объясняют, что ответ – в рабском духе русского человека. Но как же убоги современные троглодиты в своих жалких потугах охватить скорбным умишком неизмеримое. Действительный ответ запечатлён в берлинском Трептов-парке в недвижной фигуре солдата-освободителя, держащего на руках спасённую немецкую девочку.

Имя этой великой тайне: великодушие, дающее прощение – недостижимое, непостижимое для тех, кто выбрал удел душегубов, выжигавших деревни, палачествовавших на собственной земле, зверски убивавших соседских детей, приматывая их проволокой к стволам деревьев. Лютая ненависть стала целью и смыслом жизни предателей сначала своей веры, потом своего народа, а в итоге и судьбы. Это дорога в забвение. И как же провидчески звучат сегодня слова гоголевской Страшной мести, настигающей равно и предательство, и ненависть, «ибо для человека нет большей муки, как хотеть отмстить, и не мочь отмстить». Порочный круг ненависти может быть разорван только покаянием детей за преступления своих отцов.

Народ, история которого построена на ненависти и предательстве, возводящая преступления в величайший подвиг – это не мой народ. Мой народ победил и вверг в небытие величайшее зло нацизма. Мой народ навечно запечатлен в истории человечества скромной улыбкой Юры Гагарина и его незабвенным призывом к будущему: «поехали!». Но сегодня стараниями тех самых европейцев, дедов которых спасли и пощадили мои предки, вновь вытащен в мир из глубоких могил восставший мертвец нацизма. Снова подняли голову выродки, желающие панствовать над рабами. Это неизбывный удел вечного холопа, не могущего смириться со свободой и справедливостью для всех.

Не имеет никакого значения, какими идеями кто-то оправдывает свои поступки: судите по делам их. А дела их – ужасны. И каждый, кто подносит выродкам, поджигавшим безоружных милиционеров, булочки или дубины; каждый, кто не замечает в своей интеллигентской возвышенности откровенно нацистские лозунги; каждый, кто смущенно отводит глаза от обезображенных свастиками памятников своим предкам; каждый, кто не желает слышать навязчиво повторяемые призывы «москалей – на ножи, на ножи», «смерть ворогам», «коммуняку на гыляку» – берёт личную ответственность за все уже совершённые и будущие преступления подонков рода людского. Эта стерильная тишина интеллигентских витаний в желаемых иллюзиях, порождённых полной духовной глухотой, свидетельствует о крайней степени нравственной и интеллектуальной деградации.

Но имеющие уши не желают слышать: на сегодняшнем моральном фронте нейтральная полоса попросту отсутствует, то есть привычная для нынешней интеллигенции зона интеллектуального комфорта просто невозможна. Экзальтированная интеллигенция массово оказалась на стороне инфантильной «учащейся» молодёжи и подонков из экстремистских организаций неофашистов и футбольных фанатов. Интеллигенция не заметила, как в очередной раз оказалась за гранью как здравого смысла, так и морали. Житейская правда простых работяг, не всегда умеющих стройно выразить свои мысли, оказалась куда целостнее и прозорливее слепой интеллигентской истины красивых лозунгов и ярких картинок.

Какие бы интеллектуальные «аргументы» не предлагало моральное фарисейство, есть черта, переход через которую просто невозможен для того, кто желает оставаться человеком. Жиденькая местечковая интеллигенция, полностью оторванная как от собственных (частенько сельских) корней, так и от актуальной мировой культуры (в том числе и по причине банальной малограмотности), удобно окопавшаяся в учебных и культурных учреждениях, подсевшая на гранты иностранных «друзей», не может ни идеологически, ни экономически, ни мировоззренчески позволить себе увидеть столь банальную правду. И не важно, что именно мешает открыть, наконец, глаза – добровольная нравственная тупость, откровенная глупость, грантовая зависимость или банальная трусость. Не существует оправдания для того, кто выбрал сторону абсолютного зла.

Мне стыдно быть представителем этой младорогульской «прослойки», присвоившей себе статус интеллектуальной элиты, выступившей на стороне отпетых бенюков, одержимых мирошниченков, бесноватых фарионих и всей остальной человеконенавистнической нечисти, порождённой безвременьем руины окаянных дней.

Анатолий