Про рациональную необходимость иррационального почитания мёртвых

Подчас именно очевидные на первый взгляд вещи нуждаются в многословных пояснениях. Вот и я третьего дня, будучи спрошенным во время прогулки в Парке Победы, к чему, мол, столь нерациональная трата ресурсов в виде постройки монументов и подпитки Вечного огня, сходу ответить не смог.

А потому задумался всерьёз.

Великий русский философ-космист Николай Фёдорович Фёдоров полагал, что человек стал самим собой именно тогда, когда, безо всяких на то рациональных причин, начал хоронить своих мёртвых. Тот момент, когда трупы бывших собратьев перестали быть для зарождающегося сознания гоминида просто мешками с костями, но предстали в качестве сосуда для чего-то большего, и можно считать моментом осознания человеком неизбежности собственной смерти. Ведь именно через знакомство с небытием человек в полной мере смог познать собственное бытие как таковое и придти к проблеме существования «Я». Что, возможно, и стало источником всех дальнейших его экзистенциальных размышлений.

А потому священное отношение к любым трупам вообще и, тем более, к праху героев, составляет основу для любой человеческой цивилизации. Через обращение к своим мертвым человек чувствует связь с прошлым и находит смыслы к своему существованию в настоящем. Именно знакомство с историей человечества и, через неё, с тем фактом, что никогда и нигде «никто не забыт и ничто не забыто», последовательная вера в то, что сделанное тобой сегодня отразится эхом в вечности, на протяжении веков давали человеку успокоение и простое понимание того, что «жизнь прожита не зря». Любая же попытка рационализировать это, согласен, вполне иррациональное почитание погибших есть попытка расчеловечивания человека и потеря им своего первородного естества.

Человек, потерявший связь со своими мёртвыми, остается один на один с великим Ничто и растворяется в тотальной бессмысленности собственного бытия. Он отчужден от истории своих предков и всей восходящей истории человеческого рода вообще. Он превращается в абсолютно атомизированного индивида, не связанного с окружающими его людьми никакими из уз родства.

Об этом, отчасти, писал австрийский врач-психиатр и бывший узник концентрационных лагерей Виктор Франкл. Обратившись первоначально к экзистенциальному анализу атомизированного индивида, он ожидаемо не обнаружил в нем ничего, что можно было бы считать в качестве жизнеутверждающего начала. Если в основе побудительных мотивов лежит, как утверждают экзистенциалисты, страх смерти, заставляющий человека бежать в мир иллюзий, то антидота для рационального суицида просто не существует. Напротив – суицид мыслится закономерным и логичным концом этого бесцельного бегства, заранее обречённого на закономерный финал.

Франкл писал, что шансы к выживанию в экстремальных условиях крайнего экзистенциального вакуума имеют лишь «те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реализовать».

Потеряв же связь с мёртвыми и смыслы к существованию в настоящем, избалованный потреблением атомизированный человек представлять для себя какой-либо образ будущего не способен в принципе. И, как свой древний предок, не знакомый с тайной собственной смерти, он постепенно затухает, окунаясь в кокон привычных переживаний и раздражителей перманентных вялых развлечений.

В современном же мире для такого отчаявшегося индивида существуют все возможные гедонистические виды утешения, гениально предвиденные и описанные Ницше:

"Счастье найдено нами", – говорят последние люди, бессмысленно моргая.

Они покинули страны, где было холодно, ибо нуждались в тепле. Они еще любят ближнего и жмутся друг к другу – потому только, что им нужно тепло.

Болезнь и недоверчивость считаются у них грехом, ибо ходят они осмотрительно. Только безумец может натыкаться на камни и на людей!

Время от времени – немножко яду: он навевает приятные сны. И побольше яду напоследок, чтобы было приятнее умереть.

Они еще трудятся, ибо труд для них – развлечение. Но они заботятся о том, чтобы развлечение это не утомляло их чрезмерно.

Не будет уже ни бедных, ни богатых: и то, и другое слишком хлопотно. И кто из них захочет повелевать? Кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.

Нет пастыря, есть одно лишь стадо! У всех одинаковые желания, все равны; тот, кто мыслит иначе, добровольно идет в сумасшедший дом.

"Прежде весь мир был безумным", – говорят самые проницательные из них и бессмысленно моргают.

Попытки такого расчеловечивания под предлогом «крайней рационализации» человеческого бытия и лишения понятий «жизни» и «смерти» священного статуса уже предпринимались ранее в человеческой истории и продолжают предприниматься сегодня. Так, вся современная нам дискуссия на тему эвтаназии, по сути своей, является лишь тщетной (пока) попыткой навязать обществу понятие о жизни как частной собственности индивида, вольного распоряжаться ею так, как заблагорассудится исключительно ему. Примечательно, что подобное же отношение к жизни душевнобольных, как предполагалось, не обладающих полноценно сформировавшейся личностью, а значит, якобы не являющихся в полном смысле слова «людьми», предлагали и фашисты. Их государственная пропаганда заявляла, что содержание таких «недочеловеков», во-первых, не рационально, ибо не приносит никакой пользы, а во-вторых, слишком дорого обходится рядовому немецкому бюргеру-налогоплательщику. Вряд ли есть необходимость описывать, как близко связано отношение к душевнобольным «недочеловекам» и отношение «недочеловекам» по расовому признаку, ибо там, где жизнь одного не является священной – неизбежно не будет священна жизнь каждого.

Таким образом, любая потеря связи человека с прошлым (и, преимущественно, с мёртвыми) неизбежно ведёт к потере смысла к его существованию в настоящем. Что, в свою очередь, лишает его последнего шанса на создание светлого образа собственного будущего. И любая попытка «рационализировать» эти взаимоотношения неизбежно обречена на провал, ибо любой гуманизм – иррационален по определению.

Именно об этой неразрывной связи былых, нынешних и грядущих поколений писал вполне светский и весьма далёкий от религиозных верований советский поэт Александр Твардовский:

Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!

Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудной.

Мы помним...