Дети солнца: Красота и телесность сталинской эпохи

Удивительная ситуация! Советская этика начисто отвергала самоценность внешности, отводя ей подчинённо-незначительную позицию. Публицисты Агитпропа цитировали знаковую чеховскую фразу в урезанно-перекроенном виде, утверждая, что в человеке всё должно быть прекрасно – и душа, и мысли, и одежда. Именно в таком неканоническом порядке, и даже без упоминаний о лице, тогда как душа – которой, как утверждалось, нет – всегда держала первенство. Прекрасны руки рабочего – писалось в газете. Красив закат на просеке в тайге, среди мощных ЛЭПов. Очаровательны головки пушкинских муз – из статьи о декабристках. Да-да, а вот красивость и манерность – уродливы. У них там, на Западе – культ нездоровой эротики for sale. А мы видим всё иначе. Итак, наружность – это вообще последнее, о чём правоверный советский гражданин должен был печалиться, но, вместе с тем, ни одна эстетическая система XX столетия не создала столь устойчивого и красивого мифа об идеальной привлекательности. Непререкаемой. Хотя, нет, имелась ещё одна кузница – Голливуд 1910–1980-х годов с его фабрикой грёз и конвейером по производству «хороших ковбоев», «честных полисменов», милашек, див, богинь. Но, разумеется, есть нюанс: киноконцерн транслировал в мир хорошо продаваемые типажи, тогда как советское искусство (особенно сталинского периода) ваяло эталонные тела для приобщения к блистающей Вечности.


…Изобразительная концепция конца 1920-х – середины 1950-х годов базировалась на особых – всем понятных, но при этом возвышенных стандартах античности, ренессанса, барокко, сплетавшихся с современной эстетикой Art Deco и порождавших уникальный вид красоты. Застывшая классика мгновенно оживала – «…под напором стали и огня», чтобы сказку сделать былью, покорить пространство и время… В высоком, но постижимом небе парили дирижабли, на поворотах ревели авто, а мимо полустанков проносится поезд «…в далёкую страну Сибирь…». Динамика новизны и при этом – желание найти ответы в прошлом. Поэтому в фильме «Строгий юноша» мы видим «оживление» Дискобола – новый светлый человек рождался из духа движения. «Есть тип мужской наружности, который выработался как бы в результате того, что в мире развивались техника, авиация, спорт», – писал Юрий Олеша и торжествующе констатировал: «Из-под кожаного козырька шлема пилота, как правило, смотрят на вас светлые глаза. И вы уверены, что когда лётчик снимет шлем, то перед вами блеснут светлые волосы». Книжно-лозунгово-кинематографический парадиз оказался населён солнечными блондинами – они могли быть комиссарами и футболистами, полярниками и заводскими инженерами. С плакатов смотрели голубоглазые комсомольцы, борющиеся с мировой контрой. Контра была лупоглаза и гнилозуба, уродливо худосочна. Или же – напротив, лопалась от жира, от неправедно добытых богатств. «Джаз – музыка толстых!» – провозглашали пролетарские писатели, а во дворце культуры, в мраморном зале среди версальской лепнины и гербов союзных республик, умело вальсировали потомки крепостных пейзан. Оптимистично улыбалась дворянская дочь Любочка Орлова – решительным жестом снимала она чёрный парик Марион Диксон, являя миру платиновые завитки. Белое на белом. Полуденный жар теннисного корта. Жёсткий ритм боксёрского ринга.


Впрочем, мы, кажется, прервали Юрия Олешу? «Вот движется по улице танк. Вы смотрите. Под вами трясётся почва. Вдруг открывается в спине этого чудовища люк, и в люке появляется голова. Это танкист. И, разумеется, он тоже оказывается светлоглазым. Светлые глаза, светлые волосы, худощавое лицо, треугольный торс, мускулистая грудь – вот тип современной мужской красоты. Это красота красноармейцев, красота молодых людей, носящих на груди значок "ГТО". Она возникает от частого общения с водой, машинами и гимнастическими приборами». Художник Александр Самохвалов смело и широко пишет большевистскую Венеру, правда, именуя оную буднично – «После кросса». Перед нами тяжеловесная и уверенная красота молодой девушки, списанной с Афродиты Книдской Праксителя. На другой его картине – девы приветствуют вождей. Они – воплощение силы, грации, и – фертильности. Эстетика сталинской эпохи обращена к культу плодородия – бесконечные снопы, рога изобилия, сады, пашни, и – могучие женщины, держащие на руках детей.


В Парке имени Горького возвышается обнажённая девушка с веслом – торжество идеальной плоти, в коей нет ни намёка на похабную чувственность. Обнажённость – целомудренна, ибо призвана показать эстетическое переживание эпохи. Телесность существует в двух ипостасях – в спортивно-созидательной и плодородно-детородной. Мужчины и женщины должны быть здоровы и чисты. Чтобы тело и душа были молоды! Свет – в глазах, изнутри. Ясность цели. Сила рук. Строгий, строгий юноша. Закалённость загорелого торса на фоне белоснежной чаши стадиона. Дорические колонны, портики, торжествующая зелень и – стремительный атлет. Головокружительная синева неба с шёлковыми цветами парашютов. Пахло нагретой, будто налитой солнцем, сиренью и предвкушением войны. «У неё был тот спортивный вид, который за последние годы приобрели все красивые девушки», – этим скромным росчерком Ильф и Петров обрисовывали Зосю Синицкую, а миру представала ещё одна античная богиня – стройная, широкоплечая, в лучах и брызгах. Беспрестанное любование спортивностью: «Валя стоит на лужайке, широко и твёрдо расставив ноги. На ней чёрные, высоко подобранные трусы, ноги её сильно заголены, всё строение ног на виду. Она в белых спортивных туфлях, надетых на босу ногу; и то, что туфли на плоской подошве, делает её стойку ещё тверже и плотней... Ноги у нее испачканы, загорелы, блестящи». Олеша истово обожает эту «новую телесность» с её поджаростью, ловкой силой, естественностью – почти граничащей с грацией хищника. Красивый человек эпохи – благородный зверь, бестия, но повторюсь: зверь благородный.

Как тут не вспомнить потрясающее описание, сделанное уже нашим современником Виктором Пелевиным? «О нет, она не годилась для трипперных бунинских сеновалов! Но её легко можно было представить, например, на льду катка. В её красоте было что-то отрезвляющее, что-то простое и чуть печальное; я говорю не о том декоративно-блудливом целомудрии, которое осточертело всем в Петербурге ещё до войны, – нет, это было настоящее, естественное, осознающее себя совершенство, рядом с которым похоть становится скучна и пошла, как патриотизм городового». Похоть – это прихоть нечистого тела, это зов жирных складок, затхлости и вони. Звенящая спортивная юность, торжествующая молодость, плодоносная зрелость яростно противопоставлены похотливой хилости. Главная примета всего Прекрасного – это здоровье. Исключительное, кристальное, со свежим дыханием и солнечной улыбкой.


В этой связи интересна концепция фильма «Строгий юноша» – по сюжету молодая женщина Маша, которую постоянно и ненавязчиво сравнивают с Венерой, влюбляет в себя юного спортсмена Гришу Фокина. Замечу, что его грёза – не просто старше лет на десять, но ещё и замужем за престарелым профессором, в котором угадывался тот же заносчиво-аристократичный, но бесспорно, неординарный тип, который был выведен ещё Михаилом Булгаковым. В конечном итоге Маша становится любовницей Фокина – этот момент весьма тонко, но отчётливо показан в финале картины. Смысл всего этого лишён морали, как, впрочем, и её отсутствия – он расположен где-то в евгенической плоскости, в той системе координат, где статной упитанной красавице положено быть с упругим, длинноногим атлетом. Кстати, Гриша занимается каким-то диковинным многоборьем, куда входит и гонка на античных квадригах. Их противоположностью выступает похотливый приживал Цитронов – он пухл, неряшлив, грязноват, носит какие-то старорежимные шляпы и визитки. У него – масляные буркалы (sic!), он ублюдочно вожделеет всё ту же Машу. А Гриша? О, это совершенно иное – недаром в одной из сцен произносится нечто ницшеанское: если есть желание, его нужно исполнять. Сильный и пригожий получает всё.

…А вот перед нами вратарь Антон Кандидов: «Они видели крупное простоватое лицо, тёмное от давнего загара. Светло-серые глаза смотрели с упрямством, которое пыталось выдать себя за спокойствие и мужество. Светились очень белые зубы. Загадочная седая прядка выбивалась из-под шлычки на прямой лоб». В повести ясно говорится: Кандидов – брюнет, однако, создатели одноимённой кинокартины изменили масть главного героя, сменив пикового валета на бубнового. По той же неведомой миру причине Леонид Утёсов был перекрашен в цвет «блонд», чтобы сниматься в роли пастуха-музыканта Кости Потехина. Кинообраз гайдаровского Тимура тоже весьма красноречив – это грациозный, ловкий мальчик с белокурой чёлкой и чётко выстриженными висками, тогда как его антипод Квакин – смугл и тёмен.

Замечу, что тогда во всём мире прослеживалась эта интереснейшая линия: вкусы толпы изменились в пользу блондинов – тогда как начиная со второй половины XIX века наиболее красивыми признавали именно брюнетов. Почти целое столетие! Пиком этой страсти была, разумеется, Belle Époque с её жгучими тайнами, истеричной минорностью, тягой к экзотике и культивированием безумия. Героями буйных 1920-х являлись также черноволосые, темноглазые звёзды с демоническим блеском – Рудольф Валентино и Луиза Брукс. Триумф золотых локонов явился чем-то почти неожиданным: голливудские небожительницы срочно сделались светлоокими и солнечными, а Марлен Дитрих срочно перекрашивалась из тусклой шатенки в «Белокурую Венеру». Поэтому неправильно считать всё это исключительно советским явлением – в СССР всегда происходили те же тектонические сдвиги, что и в Америке, Англии, Франции, однако всё это приобретало особый смысл и наполнялось феноменальным содержанием.


Чуткий классик детской литературы Самуил Маршак вслед за Юрием Олешей создал канонический образ советского юноши: «Среднего роста, плечистый и крепкий, / Ходит он в белой футболке и кепке. / Знак "ГТО" на груди у него. / Больше не знают о нём ничего». Поэт утверждал: таких много. Целая страна. Строгие юноши со значками всегда придут на помощь – они спасут из огня ребёнка, а потом и весь мир. Красота – это всегда отображение социальных ожиданий: когда нужен воин-защитник, возникает силач с доброй улыбкой. Былинный богатырь Сергей Столяров широким жестом разворачивал знамя и вёл белые колонны в направлении Светлого Будущего. Широка страна моя родная! Ещё одна занятная деталь: у его врага – иностранца Кнейшица (брюнета с сальной чёлочкой) имеется надувной «мышечный» каркас, который тот надевает под обычную одежду. Дутая мускулатура выступает в качестве обличающей подробности.

А вот совершенно иной типаж. Волнующая красота Евгения Самойлова – тонкая грань утончённости и брутализма, как это бывало у виконтов галантного столетия: кружева и… шпага. Предвоенный мир обожал военных, поэтому суровая девушка-математик из фильма «Сердца четырёх» доставалась офицеру – тонкорукий ботаник ей не годится, его можно пододвинуть к легкомысленной, круглощёкой Шурочке. Только Самойлов плюс Серова. Или, как в «Светлом пути», – Самойлов плюс Орлова. Положительные герои улыбчивы, но не смешливы. Серьёзны и вместе с тем не угрюмы. Сангвиническая доминанта – внутренняя радость, помноженная на вселенское умиротворение. Гореть ровным, ярким пламенем, без вспышек и перекосов.

Иногда этот канон положительного героя сознательно нарушался, точнее, эталонный блондин вдруг представал в неприглядном свете или же был «хуже» своего антипода-брюнета. Так, в мелодраме «Случайная встреча» всё тот же Самойлов играет надменного красавца-тренера, который считает, что его жене-чемпионке вовсе незачем рожать детей – они, мол, будут мешать её спортивным успехам. В «Частной жизни Петра Виноградова» белокурый и спортивный Борис Ливанов изображает кичливого, глуповатого паренька, считающего, что весь мир создан именно для него прекрасного. В послевоенной комедии «Первая перчатка» героем ринга становится темноволосый Илья Крутиков, тогда как его противник – как раз белокурый викинг, Юрий Рогов. Но замечу: все эти нюансы, а точнее исключения, только подчёркивали общее правило.


…Уже после смерти красного монарха – товарища Сталина возобладали иные предпочтения; это оказалось связано не только с крестьянско-простонародными вкусами нового короля Никиты – сама жизнь диктовала моду. Началась эпоха массового строительства и освоения целинных земель. Актуальным сделался тип свойского парня – простого, неприхотливого и душевного. Ему под стать была и девушка-мечта – курносая и бойкая. Подобно тому, как архитектура освобождалась от лепнины, балюстрад и плафонов, а на смену патетической живописи приходил «суровый стиль» или же – воздушно-лёгкие зарисовки с «модницами» Юрия Пименова, так и в сфере восприятия внешности происходили судьбоносные изменения. Упростились формы – упростился официально-плакатный тип красоты. Сталинский же вариант стал восприниматься чем-то вроде старообразной и всем надоевшей классики. Нечто подобное уже случалось – так, после смерти Людовика XIV ушёл в небытие и Большой Стиль с его мощью, вертикалями, поступью, смыслами, а взору явилось суетливое рококо – миленькое, чарующее, фарфоровое, искристое. Но это уже совсем другая история…

Также: Итак, отрицательный герой по-советски всегда помечался специфическим тавром – всё-то в нём было сомнительным: и одежда, и душа, и мысли. И даже имя. Многочисленные Арнольды, Вавочки, Эдики и Нелли кочевали из фельетона – в повесть, из сатирической короткометражки – в многотомный производственный роман. Однако же гад, жулик, предатель, да и просто заурядный филистер не только выделялся своим «заграничным» или уменьшительно-ласкательным именем – он всегда по-особенному выглядел. Отрицательный герой по-советски.

Галина Иванкина