Люди пропадали днем и ночью

Текст Сергея Савчука, который поведал историю своего друга, участника АТО в Донбассе.

После всего случившегося за эти несколько недель стало совершенно понятно одно. На Украине ситуация в стране, на границе и в армии находится вне контроля единого центра.

После возвращения в расположения наших пограничных комендатур нас уже блокировали наглухо. Если раньше военнослужащие из числа местных раз в несколько суток могли выйти за забор части, попасть домой, сменить одежду и проведать родных, то после взятия управления отряда в Луганске и начала активных боевых действий пропала даже эта возможность.

Мы оказались в полной блокаде, от физического уничтожения нас спасало тогда еще довольно лояльное отношение к нам ополчения. У многих из наших были родственники на другой стороне. К тому моменту границу мы уже не охраняли несколько недель, управление было уничтожено полностью, и что делать дальше, было непонятно.

Личный состав пребывал в полной прострации и был крайне деморализован. Особенно это касалось контрактников и прапорщиков из числа местных жителей. Их общее количество в разных подразделениях достигало 80–90% от общей численности. Доходило до того, что жены и родственники наших военнослужащих приносили нам еду и смену белья. Изоляция была полной.

Первыми сбежали СБУшники. Просто исчезли из города и перестали отвечать на телефонные звонки. Уже потом выяснилось, что к бегству они готовились заранее и даже вывезли свои семьи и весь домашний скарб.

В отличие от всех остальных, кто впоследствии в лучшем случае вышел, в чем был одет, бросив все. Милиция почти в полном составе перешла на сторону только-только провозглашенной ЛНР. А дальше процесс паники и драпа стал лавинообразным. Буквально через несколько дней наши пограничные комендатуры остались в полном одиночестве в глубоком тылу и отрыве от линии основных боев.

Ситуация взорвалась войной везде и сразу. Заполыхал боями юг Донецкой области, началась эпопея у Саур-Могилы, потом были первые котлы и тот самый Иловайск. И если донецкие дела были от нас далеки, то быстро захлебнувшееся наступление ВСУ и НГУ с севера Луганской области прошлось по всем нам. Начались повсеместные нападения уже на расположения пограничных комендатур. Условия были крайне просты: отдавайте оружие и технику и уходите.

Мы продолжали находиться в информационном вакууме. Команд сверху не поступало, что происходит на фронте, мы узнавали из телевизора, при этом старались смотреть российские каналы, так как украинским веры не было. Если судить по их сводкам, то НГУ и ВСУ уже три раза перекрыли границу и всех нас деблокировали. По факту же нас бросили уже в прямом смысле слова на выживание.

Комендатуру Свердловска блокировали, разрешая их сотрудникам даже выезжать нести службу на КПП «Краснопартизанск», правда, сопровождали все их перемещения. В итоге они обошлись самой малой кровью. В Краснодоне комендатуру блокировали уже жестко, со стрельбой, во время которой был ранен киевский полковник, прибывший туда якобы для усиления подразделения, а по факту – душить всякое инакомыслие в среде местных военнослужащих.

Подчиненный им КПП «Изварино» долгое время удерживался пограничниками, сидевшими там в условиях полнейшей блокады, без возможности высунуть нос за его шлагбаум. Они там просто жили и параллельно несли службу. При этом этот пункт пропуска, самый большой в округе, был дико перегружен выезжавшими колоннами беженцев. По колоннам гражданских круглосуточно неизвестно кем велся автоматический огонь.

Среди мирных были убитые и много раненых. Комендатура Бирюково была взята почти сходу, а вот за подконтрольный им КПП велись, пожалуй, самые тяжелые бои. Пункт пропуска несколько раз переходил из рук в руки. Вся его инфраструктура была разрушена до основания. На нем не осталось ни одного целого строения, дороги в щебень разбиты минометами, а поля усеяны минами и неразорвавшимися снарядами.

Ожесточенность боев на этом участке определялась тем, что именно туда дошли передовые части НГУ, которым была поставлена задача вернуть под украинский контроль утерянный участок границы. Дальнейшее их продвижение было блокировано ополченцами ЛНР в районе Краснопартизанска.

Первыми не выдержали именно «бирюковцы». Кадры того, как они, бросив в поле технику и оружие, переходят на территорию РФ, сразу же облетели все российские СМИ. Точно так же вскоре поступили и пограничники КПП «Изварино», правда, оружие перед уходом было взорвано.

Все эти решения принимались исключительно командирами на местах, так как сбежавшие во время штурма командиры отряда все так же игнорировали критическое положение подразделений границы, от связи уклонялись и никаких распоряжений не отдавали. Непонятно было даже, где теперь расположен штаб.

В один вовсе не прекрасный день к воротам нашего подразделения подъехала колонна разномастных внедорожников, увешанных самодельной броней. Коменданта вызвали к воротам местные ополченцы и приказали дословно – у вас два часа на сборы, оружие и всю технику оставляете на месте. Дадим вам коридор и сопровождение до Харьковской области. Не уйдете – будет штурм со всеми вытекающими последствиями.

На тот момент личный состав был в таком состоянии, что если бы комендант не согласился на эти условия, то его просто пристрелили бы свои же. Осознав, что ситуация безнадежна, наш комендант по телефону поставил в известность командира части о том, что мы уходим, бросая все оружие и технику. Поставил, потому что командир в очередной раз испугался и отказался принимать какое-либо решение.

По молчаливому согласию всех присутствовавших офицеров стало понятно, что умирать тут никто не хочет. Тем более что среди офицеров не было ни одного выходца из Донбасса.

Собирались в полнейшей спешке и хаосе, хватали то, что попадалось под руки в кабинетах, и как попало запихивали в личный автотранспорт, который нам разрешили подогнать. Кстати, многие местные военнослужащие, которые отпросились домой пригнать машину, назад так и не вернулись.

Также были просто брошены на произвол те, кто в этот момент был на службе в отрыве от места дислокации. Вернувшись, они встретили в комендатуре уже новых хозяев. Помимо этого ополчение разрешило отпустить по домам всех военнослужащих-женщин. Уходили мы по принципу «в чем одет».

Я не был в своей съемной квартире почти месяц и уехал, оставив в ней весь свой жидкий скарб, накопленный за годы службы в ВСУ – от нижнего белья до холодильника с протухшими в нем продуктами. Уже потом я звонил хозяину квартиры с просьбой кое-что сохранить и передать, на что получил ответ – никогда больше сюда не приезжай, тебя убьют на первом же блокпосту только за то, что ты украинский офицер. Вот так мгновенно мы стали бомжами.

Через два часа наша разномастная колонна выехала из ворот комендатуры по направлению на север. Проезжая по Свердловску и Краснодону, мы видели, как местные жители материли нас и показывали вслед нашей колонне общепонятные фигуры из сложенных пальцев. Их ненависть к нам была настолько материальна, что, казалось, открой окно машины, протяни руку – и потрогаешь ее.

Всю дорогу до границы с Харьковской областью нас сопровождали внедорожники с бойцами ЛНР, которые преспокойно ехали, не скрывая оружия и совершенно не боясь постов милиции. В пути они откровенно потешались над нами и снимали ползущую на Харьков колонну на свои мобильные.

Уже в пути нам все-таки сообщили, куда должна проследовать колонна – комендатура Белый Колодец в Харьковской области. Прибыли мы туда только на следующий день. Мы совершенно не были удивлены тому факту, что там нас никто не ждал и к нашему прибытию не готовился. Не было ничего. Ни палаток, ни кухонь, вообще ничего. Высшее командование даже не соизволило показаться нам на глаза, при этом вернув себе весь свой старый апломб и хамскую манеру общения с подчиненными.

Фактически первые несколько недель нашей жизни под Харьковом нас содержали наши местные коллеги. Нас кормили, водили к себе домой помыться и постирать самое необходимое. Мы же жили в машинах, дичали и все больше становились похожи на сборище бомжей. Спасало только то, что за окном было лето.

Личный состав стремительно разлагался. К службе нас не допускали. Среди вышедших процентов 80 были выходцами с территорий, к тому моменту прочно занятыми ополчением, и их уже тогда всех массово записали в «сепаратисты». Из-за этого и так слабая дисциплина вообще покатилась к чертям. Мобилизованные «партизаны» начали сбегать первыми.

Из почти двухсот человек буквально через две недели осталось менее сотни, да и те, что остались, были, так сказать, из числа «городского дна». Все остальные, отягощенные семьями, кредитами, увольнениями с основных мест работы, дали деру практически сразу. Военнослужащие из Луганской области ежедневно общались с оставленными родственниками, узнавали новости и тихо зверели.

На тот момент уже вовсю гремели бои в изваринском котле, под Краснопартизанском и в Бирюково были окружены части НГУ, которые в открытую грабили и унижали местное население. НГУ прямой наводкой било от Розы Люксембург по высоткам Краснопартизанска, грабило дома и хлебзаводы в Бирюково. Состояние мужиков, оставивших там свои семьи, думаю, описывать не стоит.

Ко всему прочему стоит добавить, что в тот период и ополчение вело себя немногим лучше. Грабежи, мародерство, «отжимы» машин и прочие прелести стали обычным делом. К примеру, у мужа оставшейся женщины из числа наших служащих в Свердловске прямо посреди белого дня отняли машину. Полностью исчезли продукты питания, магазины и рынки не работали, сутками не было света и воды. На этом фоне в нашем походном лагере ярчайшим цветом расцвело пьянство и деградация. Чтобы передать степень потери управления оставшимся личным составом, приведу пару цифр.

В нашей комендатуре, как и во всех соседних, среднее количество личного состава колебалось у отметки 140–160 человек. Среди них только 5–10 были офицерами, а все остальные были местными жителями с тех территорий, где уже вовсю бабахали гаубицы и по ночам в дома лезли мутные личности с автоматами и в камуфляжах. При таком разрыве в количестве и ситуации удержать подчиненных от разложения нам не удавалось, тем более что отношение к нам было откровенно скотским.

Точно знаю, что в соседних комендатурах военнослужащих не просто не допускали к службе, а отдавали на «фильтрацию» обильно понаехавшим правосекам. Контрактников и прапорщиков ночью хватали в палатках, надевали на голову мешки, куда-то увозили и долго били, требуя признаться в поддержке сепаратизма.

Ничего удивительного, что на момент выхода из окружения в нашей комендатуре общего списочного состава было 167 человек, а через три месяца осталось 13! Люди пропадали днем и ночью, уехав к колодцу за водой или из караула.

Первое время командование пыталось с этим бороться, выставляя на ночь специальные наряды с оружием. Утром в лучшем случае пропадала очередная партия людей, а бывало, что вместе с ними уходили и наряды, выставленные с целью ловить дезертиров.

А потом война перестала нас жалеть, и следующие девять месяцев мы уже без скидок познавали значение этого слова.

Сергей Савчук, технический переводчик